О советском поэте Сергее Михалкове

В Москве скончался Сергей Михалков (1913-2009). Вчера его похоронили на Новодевичьем.

Михалков - фигура в советской культуре значительная необыкновенно. В его наследии много противоречивого. Дань его памяти отдают сейчас, вспоминая прежде всего три редакции советского и российского гимна ("союз нерушимый республик свободных") и дядю Стёпу-милиционера (“жив, спасен и невредим мальчик Вася Бородин”).

И, конечно, правильно.

Написать в 1944 году гимн, славящий страну Сталина, адаптировать его почти через тридцать лет, в 1970 году, к условиям брежневской эпохи и, наконец, еще через тридцать лет, в 2000-м - еще раз переписать, уже для постсоветской России, - достижение феноменальное. Нужен особый дар, чтобы вписаться в три эпохи, столь отдаленные друг от друга, что молодым людям одной события предыдущей уже виделись затуманенными. У Михалкова была уникальная, раздражавшая многих способность оставаться при власти. И власть чувствовала, что в Сергее Михалкове у нее появился блестящий пиаровец. Популярный милиционер дядя Стёпа родился в 1935, в начале сталинского террора. Сделать детского героя из представителя правоохранительных органов не каждому по плечу. Михалков сразу тогда попал в высшую писательскую номенклатуру и никогда уже, до самой смерти, из нее не выпадал.

Власти всегда нужно было промывать мозги подданным.
Но вот проблема:
после промывки в головах может ничего не остаться.

Литераторы фыркают по поводу его творчества. И не только из-за конъюнктурности басен и стихов, прославлявших партию (всегда - партию власти) и обличавших врагов, но и потому, что многое просто невысоко по технике. В строчке гимна "И Ленин великий нам путь указал", например, непонятно, великий, это - Ленин или это путь?

Либеральная интеллигенция не прощала Михалкову - и не простит никогда - участие в многочисленных кампаниях против писателей, противостоявших власти или просто попадавших в немилость к ней. Во время скандальной свистопляски вокруг "Доктора Живаго" появилась басня Михалкова с неуклюжей до неприличия строчкой "некий злак, по прозванию Пастернак"

(Прим.1 для тех, кто не знает: у огородников и кулинаров пастернак - это корнеплод, замечательно вкусный в тушеном или запеченном виде, но никак не "злак".
Прим. 2 для тех, кто перепечатывает: Я не нашел оригинал басни, фраза из которой широко цитируется в комментариях русской прессы и приводится в википедии. Не исключено, что цитата неточна, а, может, вообще не существует и придумана критиками Михалкова. Но похожие стихи у Михалкова есть, включая и не подобающее русскому интеллигенту издевательство над человеческой фамилией).


Писатели-диссиденты видели в Михалкове зловещую фигуру, беспринципного приспособленца, готового прислуживать любой власти. В том числе и новой. Герой социалистического труда и многих советских орденов и при новом режиме тоже осыпан наградами, теперь уже со старыми, царскими названиями (на фото В.Путин вручает С.Михалкову орден). Бывший член ЦК КПСС снова вспомнил и о своем дворянском происхождении, и к православности, вновь вошедшей в моду, приобщился.

Конечно, не один он. Таких много было всегда и всегда будут. Многие в советское время натягивали партийно-народный кафтан. Только на одних он сидел как влитой, а на других смотрелся инородно как на славянофиле Аксакове.

И всё же Михалков как-то не вполне вписывается в стереотип продажного литературного конъюнктурщика. Фигура его больше.

Дело не только в личном обаянии и таланте. Мне всегда казалось, что он намеренно "косил" под простого. Как-то не верится, что в дворянской семье михалковского детства говорили языком его басен или дяди Стёпы. Как не верится, что таким языком он говорил с женой Наталией Кончаловский, дочкой поэта Павла Кончаловского и внучкой художника Василия Сурикова. Кто слышал, как говорил Михалков на публике, думаю, со мной согласится.

И дело не только в том, что со сталинских времен занимал он генеральские посты в литературных организациях, решавших, кого и какими тиражами печатать.

И не в том дело даже, что Сергей с Наталией дали России двух ее замечательных сыновей - Андрея и Никиту. Андрей Михалков-Кончаловский, кажется, единственный из русских кинодеятелей, кто, уже состоявшись как режиссер в Советском Союзе, сумел и в Голливуде создать настоящие шедевры - "Поезд оторвался" (Runaway Train) и "Любимые Марии" (Maria's Lovers). Никита настолько многогранен и энергичен - и как режиссер ("Раба любви", "Несколько дней из жизни И.И.Обломова", "Неоконченная пьеса для механического пианино", осененные Оскаром "Утомленные солнцем", "Урга - территория любви"), и как артист ("Свой среди чужих", "Сибириада", "Бесприданница", "Статский советник"), и, теперь, ещё и как руководитель кинофирм и проектов, - что по нему уже и у нас, и на Западе (включая Японию) диссертации пишут на тему "русское кино от Эйзенштейна до Михалкова".

Ключ к пониманию творческой (и, может быть, социальной) личности Сергея Михалкова нужно, мне кажется, искать в сатирическом киножурнале "Фитиль", созданном Михалковым в 1962 году, в разгар хрущевской оттепели.

Летом 1976 года я, студент журфака МГУ, был на практике в одной из районных газет Калининградской области. Вечером пошел в кино. Кажется, показывали панфиловский фильм "В огне брода нет" с Чуриковой, Солоницыным и Лебедевым. А "журналом", как тогда называли короткий документальный фильм, демонстрировавшийся перед показом основного - художественного, оказался "Фитиль". Я хорошо помню, как меня потрясла тогда реакция зала - он просто взорвался восторгом, восторгом оргастическим, до неприличия, когда на экране появилась сначала заставка со взрывающимся фанерным ящиком, а потом - сюжет о кассовых аппаратах, выпускавшихся на одном из промышленных предприятий Калининграда. Эти кассовые аппараты тогда устанавливались в автобусах и троллейбусах по всему Союзу, в том числе в Москве, но работали отвратительно: щель для монет была слишком маленькой, рычаг для отрыва билета нажимать было трудно, а билеты отрезал он как попало, иногда прямо по середине, и выплевывал так, что ловить бумажку нужно было на лету. А часто вовсе не выплевывал, заедал, и приходилось ехать полузайцем, страдая от страха, что поймает и начнет стыдить контролер. Сюжет был полудокументальный. Сценку в автобусе разыгрывали по комедийному сценарию профессиональные актеры высшей лиги, популярные, заслуженные (в "Фитиле" снимались Фаина Раневская, Никулин, Вицин, Моргунов - и следующие поколения советских артистов), а интервью с директором завода и рабочими были настоящими - с места. Причем интервью были не обычными протокольными вопрос-ответ, а критично-наступательными, хлесткими, наотмашь. Такого нигде больше в советской публицистике тогда не было.

Но почему ликовали калининградские зрители? Ведь их же самих щучили?

Так в том-то и радость! Резкая критичность "Фитиля", разрешенная Михалкову, подкупала, заставляла верить в высшую справедливость социалистической демократии. Вскоре после моего возвращения в Москву тем летом, калининградские кассы исчезли из автобусов, их заменили - и быстро - простыми и надежными. "Фитиль" оставался феноменально популярным все советское время - вера-надежда, говорят, умирает последней. И остается популярным сейчас.

"Фитиль", разумеется, не трогал многого, капитального, острота была ограниченного действия. А документальные сюжеты перемежались общими, морализаторскими.

Важно понимать и другое: это была инженерная критика - сконструированная, без риска быть наказанным за нее или даже просто встретить отпор. Мне запомнилось, как Михалков "срезал" одного из зрителей во время бенефиса в концертной студии Останкино в 80-е годы. Была тогда такая серия передач с грандами советской культуры. Они читали свое, ими восхищались, задавали вопросы. Михалкова спросили, как же так, вы вот нападаете в "Фитиле" на людей, обвиняете их бог знает в чем, подсудных делах, - и все вам ни по чем? Михалков, у него в глазах появилась вдруг сталь - дядя Степа все-таки был милиционер, сказал в ответ: Мы не такие уж наивненькие, мы и с прокуратурой, и с милицией наши репортажи сверяем, заранее - а как вы думали!

Другого такого прямого и недвусмысленного признания сотрудничества крупного творческого деятеля с законоохранительными органами государства я никогда не слышал.

И никогда не слышал, не чувствовал в то же время такой уверенности писателя в правоте собственной общественной позиции. Я так поступаю, потому что это правильно, а то тут такое у нас начнется, словно говорил он.

Власти всегда нужно было промывать мозги подданным. Но вот проблема: всегда была опасность, что после промывки в головах вообще ничего не останется. Для того и нужны люди вроде Сергея Михалкова. И чем талантливее и беспринципнее - тем лучше. Чтобы знали, как промыть так, чтоб потом чем думать осталось и думалось только так, как власти угодно.

И вот тут возникает главный вопрос, для меня, во всяком случае, главный - почему? Что двигало - и двигает - Михалковым и многими другими замечательными русскими интеллигентами, служившими власти. Конечно, материальный интерес всегда присутствует: кто при власти, тот при кормушке. Но творческому человеку оправдывать себя всегда нужно высоким. Чем?

Михалков, говорят, настаивал, что служит не партии, а государству. Действительно, в партию он вступил только в 1950-м году. Но, вероятно, дело было не столько в его желании, сколько в "неправильном" социальном происхождении. Тогда за этим следили строго и тому, у кого в графе "Социальное происхождение" (она сохранялась до 80-х годов) значилось "из дворян" обычно ничего в советской жизни не светило. И, потом, в советской системе государство - это партия. Советы, возникшие стихийно как анархо-синдикалистский по характеру орган власти, оказались уязвимы перед партийной организацией ленинского типа. Ленинская партия оказалась уязвима перед партийной бюрократией сталинского типа. Так что служить государству в советской системе значило, в конечном счете, служить партийной бюрократии.

И все же "отчизны призыванье" - идея, что служение государству - это долг честного интеллигента, остается мощной и привлекательной в русском культурном сознании. Я, молодой журналист, в 1980-е годы знаком был с прямым потомком одного из декабристов - друзей Пушкина, любил и уважал его. Я знал, что он - генерал КГБ, хоть и был уже в отставке ко времени нашего знакомства. Мне по возрасту неприлично было, но слышал, как те, кто постарше, дразнили: "Как же ты можешь, декабрист, служить режиму?"











Чаадаев, Вяземский и Пушкин
Фигурки Николая Ватагина,
фото Лады Константиновой,
lartdoll.net

"Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья, и на обломках самовластья напишут наши имена," - писал молодой Пушкин (Юрий Любимов в 70-е поставил на Таганке спекталь "Товарищ, верь"). Мы читали эти строчки и видели свободолюбца, революционера. Но в том же стихотворении звучит патриотичное: "мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы". И позже, уже зрелый, женатый человек на государственной службе, Пушкин пишет: "Не дай бог увидеть русский бунт, бессмыссленный и беспощадный".

Не только Пушкин пошел на службу к царю. Горчаков, пиит и лицейский друг, стал в александровские пореформенные времена "железным канцлером". Горький, вернувшись в СССР, возобновил дружбу с Генрихом Ягодой (на фото из государственных архивов России они вместе на Красной площади), старым своим приятелем, по дореволюционным еще нижегородским временам, а теперь - главой ОГПУ и начальником советских концлагерей. По просьбе Ягоды Горький ездил на Беломорканал, на Соловки, смотреть, как труд меняет человека, мобилизовывал европейскую культурную левую - Шоу, Уэллса, Роллана, Барбюса на поддержку советской власти. Авангардист Маяковский дружил с чекистами, оды писал товарищу Дзержинскому.


Одних репрессировали, расстреливали, высылали, другие оставались при власти. Выбирать приходилось всем.

Многие в русской интеллигенции считали и считают своим долгом не бороться со властью, а участвовать в ней, исправлять, сдерживать и, если получится, даже направлять. Мало кому удавалось, но сама возможность такого выбора была - и есть. Сергей Михалков, выбор сделал в сторону участия. Чем приходилось поступаться, чтобы выжить, что и кого предавать - уже другой вопрос, после главного - о выборе.

Сын за отца не отвечает, конечно, но ответить на вопросы об отце - может. Творчество Никиты Михалкова пронизано идеей участия культурной интеллигенции во власти. Идет она, я уверен, от Михалкова-старшего. Мотив этот звучит и в фильмах молодого Никиты ("Раба любви", "Свой среди чужих"). Затем, с трагической нотой романтики в "Утомленных солнцем": чекист-интеллигент, дворянин не может примириться со своей ролью палача и кончает жизнь самоубийством.


И еще прямее, хотя не так тонко, как в "Солнце", звучит этот мотив в недавних фильмах, созданных при поддержке или при участии Михалкова. Например, в фильме "Статский советник" (Михалков в роли полицейского провокатора князя Пожарского, Олег Меньшиков в роли Эраста Фандорина) Михалков поменял сюжет романа Акунина с полюса на полюс: в романе Фандорин "уходит в леса", а в фильме - остается при новой власти ("При тебе не забалуют!", - говорит ему старый камердинер московского генерал-губернатора).

Никита Михалков - талантливейший сплетатель крепких нитей, из которых трудно выпутаться, особенно когда речь о настоящей, а не киношной жизни.

А Сергею Михалкову пусть пухом ляжет земля - славная жизнь была.

Фото Михалковых: kremlin.ru
Фото Горького и Ягоды из госархивов России

А.С.Пушкин

К Чаадаеву

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит ещё желанье,
Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждём с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!


Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!