 |
| Citrullus lanatus. Арбуз обыкновенный. |
В последней программе Би-би-си (Радио-4) "Открытая книга" (Open Book) писатель Аминатта Форна (Aminatta Forna) беседует о развитии рассказа как литературной формы – от Эдгара По к Чехову и к современным писателям.
О новом слове, внесенном Чеховым, замечают: в его рассказах "ничего не происходит". Такой кажущейся незавершенности сюжета писатель предыдущего поколения просто не мог бы себе позволить. Это "ни о чем", кстати, ужасно злило другого великолепеного мастера рассказа, младшего современника Чехова Сомерсета Моэма. О Моэме в программе забыли.
Выпуск "Открытой книги" включает отрывок из "Дамы с собачкой". Автор перевода не указан, но меня порадовало, что замечательная сцена первого интимного свидания Анны Сергеевны и Гурова дана с точным переводом ключевой детали – арбуза (watermelon). В одной их ранних англоязычных версий этого рассказа переводчик ничтоже сумняшеся поменял арбуз на дыню (melon). Этот перевод и сейчас появляется в изданиях Чехова.
Между тем, достаточно представить себе ярко-красную, хлюпающую, сочащуюся арбузную мякоть, как сразу становится понятно эротическое значение этой детали, во-первых. А во-вторых, восхититься тем, как она работает у Чехова физическим, материальным контрапунктом к эмоциональному мотиву в рассказе. Желтая плотная мякоть дыни этого не дает, ключик теряется.
Чехов мастер такой детали. Мы хорошо помним некоторые. Например, как молодой Треплев завидует матерому беллетристу Тригорину, который может просто бросить "луна блестела в бутылке" – и одной такой деталью создать атмосферу. Или другая, ставшая крылатой фразой. Гуров всё ищет, с кем бы поделиться переполняющим его чувством, и, наконец, за клубным обедом рассказывает знакомому , с какой замечательной женщиной познакомился. Тот никак не реагирует, а позже замечает: "А вы давеча правы были, осетрина-то с душком". Этот эпизод мы и в школе "проходили", как пример чеховского "обличения пошлости".
Чеховскую эротику учителя скромно обходили. Толстой её хорошо видел. В воспоминаниях Горького об этих двух писателях они много обсуждают как раз женщин. Мне кажется, Толстой даже завидовал умению Чехова писать женские характеры. Среди прочего Лев Николаевич написал восхищенную рецензию на "Душечку", хотя и пытается спорить с Антоном Павловичем.
Интимные сцены и сейчас, при всей свободе порнографии, трудно писать со вкусом.
Рассказ (short story) переживает возрождение. В программе Радио-4 говорят о том, что издатели по-прежнему отдают предпочтение романам. Видимо, из экономических соображений. Однако быстрое развитие возможностей публиковаться через интернет, с одной стороны, и такое же стремительное изменение читательского поведения – читают на "Киндлах" и "Айпэдах" – вызвало и новый интерес к рассказу. Такому, который можно прочитать целиком пока едешь на работу.
Программа "Открытая книга" остается для повторного прослушивания в течение недели. Линк в начале этой заметки.
Авторский сайт Аминатты Форны здесь.
Особое спасибо автору Languagehat.com Стиву Додсону за перепроверку melon-watermelon.
Сцену свидания Гурова и Анны Сергеевны читайте под обрезом (катом).
Отрывок из "Дамы с собачкой", полный текст можно прочитать здесь.
[[[....]]]
У нее в номере было душно, пахло духами, которые она купила в японском магазине. Гуров, глядя на нее теперь, думал: «Каких только не бывает в жизни встреч!» От прошлого у него сохранилось воспоминание о беззаботных, добродушных женщинах, веселых от любви, благодарных ему за счастье, хотя бы очень короткое; и о таких, — как, например, его жена, — которые любили без искренности, с излишними разговорами, манерно, с истерией, с таким выражением, как будто то была не любовь, не страсть, а что-то более значительное; и о таких двух-трех, очень красивых, холодных, у которых вдруг промелькало на лице хищное выражение, упрямое желание взять, выхватить у жизни больше, чем она может дать, и это были не первой молодости, капризные, не рассуждающие, властные, не умные женщины, и когда Гуров охладевал к ним, то красота их возбуждала в нем ненависть и кружева на их белье казались ему тогда похожими на чешую.
Но тут всё та же несмелость, угловатость неопытной молодости, неловкое чувство; и было впечатление растерянности, как будто кто вдруг постучал в дверь. Анна Сергеевна, эта «дама с собачкой», к тому, что произошло, отнеслась как-то особенно, очень серьезно, точно к своему падению, — так казалось, и это было странно и некстати. У нее опустились, завяли черты и по сторонам лица печально висели длинные волосы, она задумалась в унылой позе, точно грешница на старинной картине.
— Нехорошо, — сказала она. — Вы же первый меня не уважаете теперь.
На столе в номере был арбуз. Гуров отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. Прошло, по крайней мере, полчаса в молчании.
Анна Сергеевна была трогательна, от нее веяло чистотой порядочной, наивной, мало жившей женщины; одинокая свеча, горевшая на столе, едва освещала ее лицо, но было видно, что у нее нехорошо на душе.
— Отчего бы я мог перестать уважать тебя? — спросил Гуров. — Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Пусть бог меня простит! — сказала она, и глаза у нее наполнились слезами. — Это ужасно.
— Ты точно оправдываешься.
— Чем мне оправдаться? Я дурная, низкая женщина, я себя презираю и об оправдании не думаю. Я не мужа обманула, а самое себя. И не сейчас только, а уже давно обманываю. Мой муж, быть может, честный, хороший человек, но ведь он лакей! Я не знаю, что он делает там, как служит, а знаю только, что он лакей. Мне, когда я вышла за него, было двадцать лет, меня томило любопытство, мне хотелось чего-нибудь получше; ведь есть же, — говорила я себе, — другая жизнь. Хотелось пожить! Пожить и пожить... Любопытство меня жгло... вы этого не понимаете, но, клянусь богом, я уже не могла владеть собой, со мной что-то делалось, меня нельзя было удержать, я сказала мужу, что больна, и поехала сюда... И здесь всё ходила, как в угаре, как безумная... и вот я стала пошлой, дрянной женщиной, которую всякий может презирать.
Гурову было уже скучно слушать, его раздражал наивный тон, это покаяние, такое неожиданное и неуместное; если бы не слезы на глазах, то можно было бы подумать, что она шутит или играет роль.
— Я не понимаю, — сказал он тихо, — что же ты хочешь?
Она спрятала лицо у него на груди и прижалась к нему.
— Верьте, верьте мне, умоляю вас... — говорила она. — Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок, я сама не знаю, что делаю. Простые люди говорят: нечистый попутал. И я могу теперь про себя сказать, что меня попутал нечистый.
— Полно, полно... — бормотал он.
Он смотрел ей в неподвижные, испуганные глаза, целовал ее, говорил тихо и ласково, и она понемногу успокоилась, и веселость вернулась к ней; стали оба смеяться.
[[[...]]]
Комментариев нет:
Отправить комментарий